Симонов К. М. -- Солдатами не рождаются
- 91 -
← Предыдущая страница | Следующая страница → | К оглавлению ⇑
– Чтобы завтра этого немца в дивизии духа не было, – сказал Захаров, глядя в глаза Бережному. – Об исполнении донесете.
– Ясно.
– И если будут новые случаи нарушения, – пеняйте на себя. А в связи с докладом товарища Бастрюкова изложите в рапорте на мое имя, как вы дошли до жизни такой – приказы нарушать. Рассмотрим ваш рапорт на Военном совете. После окончания боев. Сейчас нет времени заниматься вашими художествами. Только этого нам не хватало… Вы свободны, идите, – резко заключил он и покосился на Бастрюкова.
Тот стоял замкнутый, с неподвижным, окаменевшим лицом. Понимал, конечно, что член Военного совета уже наполовину вывел Бережного из-под удара, и притом так, что не подкопаешься. Понимал и молчал, даже бровью не повел, пока Бережной не скрылся за дверью.
Захаров, сам не садясь и не приглашая садиться, подошел к Бастрюкову.
– Все, что заслуживает внимания в вашем докладе, учту. А вам рекомендую с завтрашнего же дня начать бывать в частях, чтобы не выслушивать от замполитов дивизий того, что сегодня слышали.
– Слушаюсь, товарищ член Военного совета, – сказал Бастрюков. – Но только вы сами знаете, как у нас до сих пор с начальником политотдела складывалось. – Сказал это с видом бедного Макара, на которого все шишки валятся. «Везу воз за всех, – говорило его лицо, – не вылезаю из писанины и черной работы и за это еще получаю упреки!» – Кому-то из нас все же надо и здесь быть.
– Кому-то надо, – сказал Захаров. – Но не вам. Если потребуетесь и не найду, доложат, что Бастрюков в войсках, обещаю, что голову с вас за это не снимем. Завтра буду в Сто одиннадцатой, надеюсь встретить вас там. Вопросы ко мне есть?
И, провожая взглядом Бастрюкова, подумал: «Нет, друг дорогой, я с тобой не примирюсь, буду воевать до конца, как с фрицами. И хорошей характеристики, по принципу „гони зайца дальше“, тебе не подпишу! Или сам загремлю от твоих подкопов, – а ты под меня уже копаешь, больше чем уверен, – или докажу, кто ты есть. Хотя это не так-то просто, потому что не ты один такой!..»
Когда за Бастрюковым закрылась дверь, Захаров позвонил командующему. Батюк уже вернулся. Захаров накинул на плечи бекешу – идти было недалеко – и вышел.
Батюк сидел у себя вдвоем с Серпилиным и пил чай. Несмотря на это мирное занятие, судя по обрывкам фраз, которые, скидывая бекешу, услышал Захаров, разговор шел на полубасах.
– К нашему шалашу, Константин Прокофьевич, – сказал Батюк, увидев входившего Захарова, – чай пьем.
– Ну что ж, если третий не лишний. – Захаров сел к столу.
– Обстановка в целом складывается неплохая. На завтра – посидели с ним – кое-что дополнительно предусмотрели, – кивнул Батюк на Серпилина. – Думаю, днем все же соединимся или на фронте Сто одиннадцатой, или на фронте Сто седьмой.
– Видимо, на фронте Сто одиннадцатой, – сказал Серпилин.
– Когда ты вошел, как раз говорили о Сто одиннадцатой, – сказал Батюк.
– Хочу этого, понимаешь ли, крестьянского вождя с дивизии все же убрать. Тем более рана у него открылась… Причина законная и необидная. Потом тяжелей снимать будет. Ты не в курсе, я тебе расскажу.
– Я в курсе, – сказал Захаров. – У меня Бережной был, докладывал.
– Уже забегали всеми обходными путями, – ревниво сказал Батюк. – Заскулили, зажаловались…
– Почему обходными? С каких пор, если замполит дивизии идет с таким вопросом к члену Военного совета, это обходной путь? – спросил Захаров. Он не давал Батюку наступать себе на ногу, не дал и сейчас.
– Ладно, вернемся к сути дела, – сказал Батюк.
– Вернемся. Кстати, почему ты Кузьмича крестьянским вождем окрестил? Скорей, уж рабоче-крестьянский. В восемнадцатом году в Донбассе первой повстанческой армией командовал…
– Вот именно, – сказал Батюк. – Армией командовал, а до командира дивизии так и не дорос. «Ишь ты», «поди ж ты», «надоть», «мабуть»… Можно подумать, что не с генералом, а со старшиной разговариваешь.
– Вы не совсем правы, Иван Капитонович, – сказал Серпилин. – Я к своей бывшей дивизии, сами понимаете, отношусь ревниво, но командует он ею неплохо – и по результатам скажу, и по настроению, и по телефонным переговорам, в частности с Пикиным. И воюет, надо отдать ему должное, грамотно и, я бы сказал, находчиво, хотя человек своеобразный… Надо к нему привыкнуть.
– А мне времени не отпущено ко всем привыкать. К тебе привык, что ты каждое второе слово поперек, – и на том скажи спасибо. – Батюк усмехнулся.
К Серпилину – это была правда – он действительно привык, даже за последнее время привык не тягать его к себе с докладами, а утром и вечером сам ходил к нему в штаб смотреть обстановку. Привык к целесообразности этого, хотя, если бы месяц назад ему сказали, что он будет делать так, ни за что бы не поверил! Вообще ему повезло – сначала на члена Военного совета, теперь на начальника штаба. Оба были из тех, над которыми не покуражишься. А Батюк, имея дело с такими людьми, незаметно для себя сам делался лучше. Отсутствие сопротивления доводило его до самодурства, а наличие, наоборот, возвращало в рамки здравого смысла, которого он отнюдь не был лишен. Так было и сейчас.
– Хорошо, скажем, не я, а ты решаешь за свою бывшую дивизию, – вдруг обратился он к Серпилину.
– Если я решаю, то до конца операции его не трогаю.
– А если он, при своих ранах, окончательно с катушек?
– Тогда вопроса не будет, – сказал Серпилин. – Но я доверяю его совести. Видимо, он чувствует себя способным докомандовать дивизией. Будь иначе – не цеплялся бы, не такой человек.
– Много ты знаешь, какой он человек, – сказал Батюк, – с Шестьдесят второй сегодня не соединился, хотя еще вчера обещал!
– А мы тоже фронту обещали, что ж, и нас теперь снимать? – сказал Серпилин. – И, откровенно говоря, не считаю, что виноваты. Сопротивление сверх ожиданий. Разведка фронтовая еще раз наврала. Не тридцать и не сорок тысяч там, в котле, осталось, а много больше.
– Закончим – посчитаем, – сказал Батюк.
– Бережной, когда был у меня, такую мысль подал, – сказал Захаров. – Может быть, не отстраняя Кузьмича, ему завтра уже заместителя по строевой подобрать, чтобы был его глазом в полках.
– Все это полумеры, – сказал Батюк. – Заместителя, конечно, можно и должно дать. Пикина твоего, – он кивнул Серпилину, – пока исполняющим, а старика – в госпиталь. Я ему уже сказал это, он ждет.
– Эх, Иван Капитоныч! – сказал Серпилин. – Если бы у него эта рана открылась в начале операции или в середине, я бы слова не сказал. Но когда перед самым концом… Надо же на его судьбу трезво посмотреть: если рана открылась, а ему пятьдесят восьмой год, это же его последняя операция, и не завершить ее для него смерти подобно… Очень прошу отложить на несколько дней ваше решение.
Батюк нахмурился. Кузьмича он мало ценил с самого его прихода: и прислали его второпях, через голову, не спросясь, и первое впечатление от старика было какое-то чудное, осталось такое ощущение, что сунули тебе в армию какого-то перестарка, – на тебе, боже, что мне негоже. Правда, потом Кузьмич неплохо воевал, но это мало изменило первое впечатление, сложившееся у Батюка. Считал, что неплохо воюет потому, что начальник штаба хороший, а вообще командир дивизии без перспективы, случайный. А сегодня плюс ко всему – еще этот разговор о Фрунзе. Подумаешь, Фрунзе его не тыкал! Какой герой гражданской войны нашелся… Батюка это тем более задело, что, брякнув сегодня Кузьмину «сдавай дивизию», он сделал это не со зла, а просто по привычке не думать о людях; вообще имел такое обыкновение говорить с подчиненными – и хвалил и ругал с маху, ни с чем не считаясь, и тут не посчитался, дал понять: отвоевал свое, старик, валяй в богадельню! Сейчас в глубине души чувствовал если не раскаяние – до этого не дошел, – но все же некоторую неловкость. И это чувство тоже мешало ему сейчас проявить свой нрав и пренебречь сопротивлением Захарова и Серпилина.
– Ладно, – помолчав, сказал Батюк и повернулся к Серпилину. – Утром, после артподготовки, поезжай сам в свою бывшую дивизию. Посмотри, как у них в целом дела идут, скорректируй, если надо, и к комдиву приглядись без сожалений, как долг требует. Если вынесешь такое же впечатление, как и я, вернешься – сразу доложим во фронт и отстраним от командования. А если сочтешь возможным оставить, тоже кота за хвост нечего тянуть. Там у них в дивизии твой помнач оперативного еще сидит?
– Третий день, – сказал Серпилин.
– Считаешь возможным его на зама?
– Считаю возможным.
– В таком случае согласуй с командиром дивизии и назначай от моего имени. Как ты смотришь на это? – обратился Батюк к Захарову.
– Согласен.
Батюк повернулся к Серпилину.
– Но имей в виду, Федор Федорович, в свою дивизию поедешь, свою дивизию и пожалей. Она дороже всех генеральских печалей. Сложится впечатление, что я был прав, – не качайся.
– А я не качели. Если надо снять, не остановлюсь перед этим.
Когда вышли вместе с Захаровым от командующего, Серпилин уже протянул руку, чтобы проститься, но Захаров остановил его:
– Проводи до моей квартиры. По Сто одиннадцатой в разведроте Гофмана помнишь?
– Помню. Две «Отваги» лично вручал. А что? Узнали, что немец?
– Да, – сказал Захаров. – Раздул тут у меня один работничек кадило: нарушение приказа и так далее… Пришлось Бережному дать острастку…
– Тогда уж и мне, – сказал Серпилин.
– Ничего, Бережной переживет и забудет, – сказал Захаров. – Я не о нем тревожусь. Что этот Гофман за человек?
– Дайте мне семь тысяч таких немцев, как он, я из них дивизию сформирую и во главе ее пойду воевать с фашистами. И считаю, что не раскаюсь.
– Ясно. Я приказал, чтоб завтра духу его в дивизии не было, – сказал Захаров, не считая нужным объяснять Серпилину, что сделал это не от хорошей жизни: сам поймет.
– И куда его теперь дальше?
– А об этом ты думай, раз он, по твоим словам, настолько хороший человек. Я свое дело сделал, теперь ты свое сделай.
– Могу оставить у себя в разведотделе сверхштатно переводчиком, они скоро будут нужны до зарезу.
– Слишком близко, – сказал Захаров. – Опять раскопают и второе кадило раздуют.
– Тогда согласую и отправлю в разведотдел фронта для той же цели. Там с руками оторвут.
– Опять за еврея выдашь? – усмехнулся Захаров.
– Подумаю, – сказал Серпилин серьезно, – в зависимости от того, с кем говорить буду.
– Вот и все.
Они уже стояли у входа в то, что Захаров так громко назвал своей квартирой.
– Охота в свою дивизию съездить? Засиделся в штабе.
– И охота и неохота.
– Почему?
– Больно миссия деликатная. Мне Пикин по-товарищески еще пять дней назад звонил, когда у Кузьмича рана открылась, спрашивал, как быть. Кузьмич взял с них слово – никому ничего, и положение Пикина, конечно, трудное. По букве как бы и обязан доложить, а по духу – всем известно, что сам спит и видит дивизию получить. Чем бы ни кончилось, все равно скажут: копал яму, хотел место занять.
- 91 -
← Предыдущая страница | Следующая страница → | К оглавлению ⇑
Вернуться